🖤
https://www.kommersant.ru/doc/5651215 Сегодня писателю Курту Воннегуту — исполнилось бы 100 лет!
Его роман «Бойня № 5 или Крестовый поход детей» вышел в 1969-м и стал одним из главных антивоенных романов XX века.
Роман Курта Воннегута принято называть антивоенным, и в его случае это размытое понятие обретает предельную конкретность и однозначность. В отличие от многих других текстов из этой категории, «Бойня № 5» в самом деле отрицает идею войны в принципе — без поправок и скидок на «справедливый», «героический», «оборонительный» или, допустим, «вынужденный» её характер.
Войне, по мнению Воннегута, нет оправдания, в ней нет правых и виноватых, она дегуманизирует и целые нации, и каждого человека в отдельности. А тех, кто в войне всё же участвует, может до некоторой степени извинить разве что полное отсутствие энтузиазма: малодушие в глазах писателя заметно лучше героизма, а трусость в этическом смысле сильно выигрывает у отваги. Неслучайно самые отталкивающие герои романа по совместительству являются и самыми брутально-воинственными, а главный герой, нелепый и мирный недотёпа Билли Пилигрим, в наибольшей степени симпатичен автору, а вместе с ним и читателю.
Предоставим слово самому Курту:
"Я познакомился с его милейшей женой, Мэри, которой я посвящаю эту книгу. Ещё я посвящаю книгу Герхарду Мюллеру, дрезденскому таксисту. Мэри О’Хэйр — медицинская сестра; чудесное занятие для женщины.
Мэри полюбовалась двумя девчушками, которых я привёз, познакомила их со своими детьми и всех отправила наверх — играть и смотреть телевизор. И только когда все дети ушли, я почувствовал: то ли я не нравлюсь Мэри, то ли ей что-то в этом вечере не нравится.
Она держалась вежливо, но холодно.
— Славный у вас дом, уютный, — сказал я, и это была правда.
— Я вам отвела место, где вы сможете поговорить, там вам никто не помешает, — сказала она.
— Отлично, — сказал я и представил себе два глубоких кожаных кресла у камина в кабинете с деревянными панелями, где два старых солдата смогут выпить и поговорить. Но она привела нас на кухню.
Она поставила два жёстких деревянных стула у кухонного стола с белой фаянсовой крышкой. Свет двухсотсвечовой лампы над головой, отражаясь в этой крышке, дико резал глаза. Мэри приготовила нам операционную. Она поставила на стол один-единственный стакан для меня. Она объяснила, что её муж после войны не переносит спиртных напитков.
Мы сели за стол. О’Хэйр был смущён, но объяснять мне, в чем дело, он не стал. Я не мог себе представить, чем я мог так рассердить Мэри. Я был человек семейный. Женат был только раз. И алкоголиком не был. И ничего плохого её мужу во время войны не сказал.
Она налила себе кока-колы и с грохотом высыпала лед из морозилки над раковиной нержавеющей стали. Потом она ушла в другую половину дома. Но и там она не сидела спокойно. Она металась по всему дому, хлопала дверьми, даже двигала мебель, чтобы на чем-то сорвать злость.
Я спросил О’Хэйра, что я такого сделал или сказал, чем я её обидел.
— Ничего, ничего, — сказал он. — Не беспокойся. — Ты тут ни при чём.
Это было очень мило с его стороны. Но он врал. Я тут был очень при чем.
Мы попытались не обращать внимания на Мэри и вспомнить войну. Я отпил немножко из бутылки, которую принес. И мы посмеивались, улыбались, как будто нам что-то припомнилось, но ни он, ни я ничего стоящего вспомнить не могли. О’Хэйр вдруг вспомнил одного малого, который напал на винный склад в Дрездене до бомбежки и нам пришлось отвозить его домой на тачке. Из этого книжку не сделаешь. Я вспомнил двух русских солдат. Они везли полную телегу будильников. Они были веселы и довольны. Они курили огромные самокрутки, свернутые из газеты.
Вот примерно всё, что мы вспомнили, а Мэри все еще шумела.
Потом она пришла на кухню налить себе кока-колы. Она выхватила еще одну морозилку из холодильника и грохнула лед в раковину, хотя льда было предостаточно.
Потом повернулась ко мне, — чтобы я видел, как она сердится и что сердится она на меня. Очевидно, она все время разговаривала сама с собой, и фраза, которую она сказала, прозвучала как отрывок длинного разговора.
— Да вы же были тогда совсем детьми! — сказала она.
— Что? — переспросил я.
— Вы были на войне просто детьми, как наши ребята наверху.
Я кивнул головой — ее правда. Мы были на войне девами неразумными, едва расставшимися с детством.
— Но вы же так не напишите, верно? — сказала она. Это был не вопрос — это было обвинение.
— Я… я сам не знаю, — сказал я.
— Зато я знаю — сказала она. — Вы притворитесь, что вы были вовсе не детьми, а настоящими мужчинами, и вас в кино будут играть всякие Фрэнки Синатры и Джоны Уэйны или еще какие-нибудь знаменитости, скверные старики, которые обожают войну. И война будет показана красиво, и пойдут войны одна за другой. А драться будут дети, вон как те наши дети наверху.
И тут я все понял. Вот отчего она так рассердилась.
Она не хотела, чтобы на войне убивали её детей, чьих угодно детей. И она думала, что книжки и кино тоже подстрекают к войнам.
И тут я поднял правую руку и дал ей торжественное обещание.
— Мэри, — сказал я, — боюсь, что эту свою книгу я никогда не кончу. Я уже написал тысяч пять страниц и все выбросил. Но если я когда-нибудь эту книгу кончу, то даю вам честное слово, что никакой роли ни для Фрэнка Синатры, ни для Джона Уэйна в ней не будет. И знаете что, — добавил я, — я назову книгу «Крестовый поход детей».
После этого она стала моим другом."
Книга в нашей библиотеке:
https://disk.yandex.ru/i/C8Q72Hb8P8TFMg
